Читаю текст о русскоязычной культуре в Украине от Ивана Козленко:
“Как в любом колонизированном государстве/территории в Украине (до недавнего времени) существовало два типа культуры: собственная, которая основывалась на локальной традиции и придерживалась эмансипативной стратегии, и креольская, тяготевшая к нарративам метрополии, и выполнявшая ассимилятивную функцию.”
Проблема подобных текстов в том, что их авторы называют анализом то, что является набором политических упрощений и деклараций.
Почему типов культуры только два? Потому что рассуждать в рамках бинарных оппозиций проще, чем анализировать сложные феномены?
1
Как автор определяет “собственную культуру” и “локальную традицию”, учитывая, что на протяжении веков территория нынешнего украинского государства была культурно-политическим перекрёстком, а её пёстрое население входило в состав различных исторических сущностей и смешивалось?
Параджанов, Довженко, Муратова, Гоголь, Шевченко, Захер-Мазох, Вертов или Малевич – это наша “собственная культура”, “локальная традиция”, или… креолы?
В качестве нативистского критерия здесь выступает политическая позиция (“эмансипативная стратегия”), которая отличает “собственную культуру” от “креольской” (“тяготевшей к нарративам метрополии”).
Иными словами, автор заявляет, что украинец – это идеология. Если ты не соответствуешь её “стратегиям”, то ты – креол.
2
“Креол” означает человека, родившегося в колонии либо от родителей из метрополии, либо от смешанных отношений колонизатора и индигена. У этого понятия есть конкретные расовые, социальные и исторические импликации, которые автор игнорирует (вайтвошинг), чтобы они не мешали апроприировать понравившееся слово из книжки по постколониальной теории.
Я сейчас не буду останавливать на том, почему вопрос об украинской колониальности является полемичным. Одним из итогов академических баталий по этому поводу является понимание, что инструменты, с помощью которых мы анализируем историю Африки или Америки не достаточно эффективны для осмысления того, что происходило на территории Украины: как разнообразные этнические группы и политические акторы влияли друг на друга, как происходил и менялся внешний контроль; кто, кого, куда, когда и как.
Чтобы анализировать Украину, нужно разрабатывать соответствующий её контексту набор инструментов, а не просто съездить на год в Лос Анджелес, послушать курс про трансатлантическую работорговлю и побежать рассказывать украинцам, что некоторые из них – креолы, которых не стоит путать с “материковыми россиянами” (!).
3
Текст Козленко пытается решить нерешаемую задачу по выведению “чистого” украинца, которым никто из нас быть не может, потому что в каждом из нас – века ветров. Именно поэтому автору приходится искать “собственную культуру” и “локальную традицию” в идеологическом соответствии.
Козленко не считает, что креолов нужно подавлять, подчёркивая, что их креольство “часто было переходным звеном к сознательному выбору украинской идентичности” (одной на всех?).
Это – ложный гуманизм. По сути, автор говорит: есть коренные и не совсем коренные украинцы – местные и понаехавшие; есть мы-хорошие и есть они, которые не обязательно плохие, и могут стать хорошими нами.
Кто же эти “они”? Они – это отпрыски колонизаторов, которые могут искупить преступления своих родителей, отказавшись от них и своего “креольства” – временного состояния “полукровки” на пути в “свои”.
Всё это творит граждан второго сорта; иерархию, ведущую туда же, куда и разговоры про “титульную нацию” – к выходу на границы 1891-го года.
4
В Украине нет креолов. Есть граждане, обладающие равными правами и свободами, вне зависимости от своих особенностей.
Единственный путь из пещеры со смертью – это признать, что любой человек, который считает себя украинцем, им является.
Кем бы он ни был. Каким бы он ни был. Где бы он ни был.
Это – гуманизм. Это – уважение к субъекту и его праву обозначить себя так, как он хочет, жить по-своему, и дышать полной грудью.